Этюд 52 третий кусок

Делопроизводительница ЗАГСа откатывает свою обязательную программу. Камера
в руках у свидетеля. Молодые стоят, пряча улыбки, друзья дурачатся на зад-
нем плане.

Делопроизводительница: Сегодня, в этот знаменательный день, вы связываете свои
сердца и жизни семейными узами. Пусть эти узы не превратятся в путы и не поме-
шают вам шагать по жизни легко и уверенно. Напротив, пусть они станут вашей
страховкой на тот случай, если один из вас пошатнется или упадет. Тогда второй
подставит плечо и следующий шаг вы сделаете так же уверенно, как и все преды-
дущие...

И так далее. Лучше всего будет не мешать тетеньке говорить то, что она
всегда говорит в подобных случаях.

***

Диалог над свечой продолжается.

Она: Но я люблю тебя больше, чем ненавижу. Потому что моя неволя сладка, и
потому что я нашла хозяина, которого всегда искала. Потому что даже моя не-
нависть к тебе - это только тень от моей любви на одной из четырех стен, в
которые ты меня запираешь.
Мое тело радуется тебе. Я жду твоего прикосновения и болею, когда ты слиш-
ком долго не дотрагиваешься до меня. Мне нравится быть тестом в твоих ру-
ках, из которого ты лепишь себе игрушки. Мое тело теперь только часть наше-
го общего тела, состоящего из двух половинок.
Я буду любить тебя всегда. Наверное, я буду любить тебя даже когда умру.
Самая страшная кара, которая может мне достаться - это пережить тебя и
расстаться с твоим телом раньше, чем со своим собственным.
Я люблю тебя и хочу быть твоей женой.

***

Камера, ставшая официальной и скучной, показывает традиционные вещи: выход
на ступеньки, открытие шампанского, сутолоку молодых и гостей перед машина-
ми.

***

Диалог над свечой продолжатеся:

Он: Я люблю в тебе все. Люблю твои руки за их ласку. Люблю твои глаза, пот-
ому что мир отражается в них таким, каким он должен быть. Люблю твои уши,
потому что они не вянут от той лапши, которую я на них вешаю. Люблю тебя
всю.
Но больше всего я люблю в тебе то, что ненавижу. Чем больше себя я скармли-
ваю тебе, тем больше остается. Твоя слепая преданность для меня стократ
важнее зрячей. Потому что тогда ты любила бы не меня, а мой мир. А он зав-
тра может перемениться или исчезнуть совсем.
А то, что ты - приз, который всегда достанется более сильному... Что ж. Я
буду бороться за тебя с остальным миром. И если проиграю, то это будет моей
виной, а не твоей...
Я люблю тебя и хочу быть твоим мужем.

***

Картинка со свадьбы. Обильное застолье, много знакомых и незнакомых лиц.
Рядом с женихом - неизменные Илюнчик и Петрович, рядом с невестой - пара ее
подруг, которых мы помним по девичнику.
Остальные гости сидят не столь симметрично, но пропорция полов та же.
Гостей старшего возраста нет. То ли их не позвали, то ли для них организо-
ваны отдельные посиделки.

Рассадив присутствующих по местам, мы предоставим им возможность импровизи-
ровать. Заставим их только вовремя крикнуть "горько". Остальное - как полу-
чится. Сами понимаете, что свадьба на свадьбу не приходится, и только поло-
жение светил да капризы домового могут повлиять на атмосферу действа.

***

Любовь при свече.

Примечание:
Здесь и далее под этой сценой понимается предельно откровенная эротическая
сцена, которая сюжетно следует за объяснением при свече. Подразумевается,
что камера стоит в сторонке, сама по себе, а Он и Она занимаются любовью,
то попадая в кадр, то выходя из него.
В слабом свете видно немногое.

***

Свадьба продолжается.
На сей раз мы застаем ее в "страстной" фазе, когда у одник гостей чешутся
кулаки, у других - языки, а у третьих - пятки.
Грохочет музыка, кто-то втроем хватает богатыря Илюнчика за грудки и тут же
коллективно жалеет об этом. А кто-то пляшет, а кто-то допивает из чужой рюм-
ки и доедает из чужой тарелки без помощи рук.

Одним словом, финал нормального праздничного свинства, когда новоиспеченная
семья уже исчезла, а по староиспеченным ведется холостой шквальный огонь.
Танцы, драки, пьяные выступления с нарушением регламента, флирт всех степе-
ней от изысканного до скотского и другие увлекательные "особенности наци-
онального бракосочетания".

Все это - вскользь и импровизировнно. Камера здесь ведет себя так, как
обычно на свадьбах. То есть глупо.

***

Любовь при свече, финальные аккорды.
Слегка не в себе, кутаясь в простынь, они садятся на кровати.

Она: Так не бывает.
Он: Только так и бывает.
Она: Но ведь ты сам знаешь, что все закончится плохо.
Он: Знаю.
Она: Тогда зачем мы делаем это? Зачем все делают одну и ту же ошибку?
Он: Потому что все верят, что они - не как все.
Она: А мы с тобой?
Он: А чем мы хуже других? Мы тоже - не как все. И у нас тоже все будет по сво-
ему. Ты веришь в это?
Она: Нет. Но это еще не повод, чтобы не попробовать. Мы будем любить упрямо.
Он: Ладно. Мы будем любить друг друга упрямо. Как сейчас.
Она: Как сейчас и всегда.

***

Статс-кадр

***

Камера мечется от кафельных стен - к изголовью кровати. Она, измученная, пы-
тается улыбаться. Она кошмарно выглядит: волосы грязны и нечесаны, под гла-
зами - синяки, во взгляде - боль и усталость.

Она: Говори что-нибудь...
Он: Что говорить?
Она: Что угодно. А и Б сидели на трубе...
Он: А и Б сидели на трубе. А упало, Б пропало, а И превратилось в AND и уехало
в Америку...
Она: (улыбается) А кто остался на Трубе?
Он: На трубе осталась маленькая девочка и ее ощипанный воробей.
Она: Но не побежденный...
Он: Но не побежденный...
Она: Дай мне руку.
(крепко берет руку и закрывает глаза)

***

Ремонт в маленькой комнате. Она, в заляпанном халатике (под которым, кстати,
ничего нет), раскатывает клей по полосе обоев.

Она: Ты - гений.
Он: Спасибо.
Она: Ты пишешь прекрасные песни, которые я люблю так же сильно, как и тебя.
Он: Уже ревную.
Она: Если тебе дать в руки кисть, ты нарисуешь шедевр.
Он: Вряд ли.
Она: Нарисуешь, нарисуешь... У тебя столько талантов, что мне просто страшно
рядом с тобой.
Он: А еще я вкусно жарю яичницу.
Она: Об этом я вообще молчу.
Он: А еще у меня лучшая в мире жена.
Она: Которой рядом с тобой, таким гениальным, было бы просто стыдно рядом сто-
ять. Если бы не одно "но", которое меня утешает.
Он: Какое еще "но"?
Она: Ты сварил такой хуевый клей для обоев, что даже сопли нашей соседки по
сравнению с ним - это суперцемент. И еще...
Он: Да?
Она: Если ты немедленно не выключишь камеру и не начнешь мне помогать, я тебя
убъю.

***

Палата.

Она (в постели, с закрытыми глазами) Где твоя рука?
Он: Вот она. Я тебя держу.
Она: Сожми покрепче.
Он: Жму.
Она: Еще крепче.
Он: Жму изо всех сил...
Она: Почему мне не больно? Где твоя рука?

Камера гаснет.

***

Скромная кухня после ремонта. Все дешево, сердито и свежо. Камера в руках у
нее. Он сидит за столом с гитарой.

(поет)
Дождь идет с утра в аэропорту
Самолеты все в холодном поту,
И взлетает только дым сигарет,
Потому как он дыханьем согрет.

И собака, всем дождям вопреки,
На веревочке собачьей тоски
Ждет хозяина из города N,
А по радио поет Джо Дассен.

А вдали мерцает микрорайон,
Тлеют орденские планки окон,
Ну а тут полно воды натекло,
И собака-сирота, как назло.

Пассажиры соболезнуют псу.
Он, бедняга, заблудился в лесу.
Из капроновых и хлопковых ног
Заблудился и совсем занемог.

Пассажиры соболезнуют псу.
Он, бедняга, заблудился в лесу
Из капроновых и хлопковых ног
Заблудился и совсем занемог.

Пассажиры замерзают в пальто
И собаку уважают за то,
Что собака не умеет предать,
А умеет только верить и ждать.

И собака не откроет свой секрет,
Что хозяина и не было, и нет,
Просто хочется быть чьей-то, когда
С неба падает на землю вода...

Она: Твои песни - как ты. Чем меньше я их понимаю, тем больше люблю.
Он: А я - наоборот.
Она: Что наоборот?
Он: Чем больше узнаю тебя, тем больше люблю.
Она: И много ты узнал?
Он: Много.
Она: Хочешь еще капельку?
Он: Ой. Мне уже страшно. Как ты мы раньше обходились без роковых тайн.
Она: А теперь не обойдемся.
Он: (посуровев) Выкладывай. Или нет. Дай я сам попробую угадать.
Она: Пробуй.
Он: У тебя кто-то есть?
Она: Да.

Он молча откладывает гитару и лезет в холодильник за водкой. Наливает рюмку.

Он: Давно?
Она: Около месяца.
Он: И кто же это?
Она: Еще не знаю.
Он: То есть?
Она: То и есть. Не знаю.
Он: Ты думаешь, сейчас подходящее время для шуток? Кто он?! (кричит)
Она (кричит в ответ): Не ори на меня!

Он смахивает со стола рюмку и облокачивается двумя руками, закрыв голову.

Он: (тихо) Выключи камеру.
Она: Наверное, он похож на тебя. И будет писать песни, когда вырастет...

(Он поднимает голову и смотрит на нее)

Она: Через много лет, когда мы будем совсем старые, он купит камеру и пойдет
на Горбушку, чтобы спросить у первой попавшейся девицы (ее голос дрожит),
хорошо ли ей на белом свете. И я уже завидую этой девочке.
Он: (вставая и медленно подходя) И он - такой же уродливый, как я...
Она: Он такой же красивый, как ты. И у него будет получаться все, за что он
берется.
Он (подсаживаясь и поднимая ее на руки) Вот только клей для обоев он будет
делать плохой.
Она: Плохой - не то слово. (плачет) Просто хуевый клей.
Он: (кружась с ней на руках) Зато мама у него будет самая лучшая на свете.
Она: А отец - ревнивый сукин сын. Да отпусти ты, больно же. Сейчас закричу.
Он: Кричи! (сжимает крепче)
Она: Пусти, дурак... Аааааа!
Он: Ааааааа!

Орут хором.

***

Крик из предыдущей сцены перекочевывает в следующую.
Это - роды. Он снимает на камеру рождение своего ребенка.

Он снимает ее лицо, он путается под ногами акушеров, он видит кровь и снима-
ет ее тоже.

Камеру шатает от страха и крика, который заполняет собой все пространство,
становясь все громче.

Звериный вой, кровь, суета врачей.

Роды.

***

Тишайший вечер, Один из многих за девять месяцев ожидания.

Она сидит под торшером с ногами забравшись в глубокое кресло, и шьет. Видно,
что большой живот ей мешает.

Он некоторое время молча снимает ее. Потом Она поднимает голову.

Она: Что?
Он: Ничего. Ты знаешь, кто?
Она: Кто?
Он: Гриб - "подторшеровик"
Она: Зеленая и несьедобная?
Он: Нет. Самая вкусная.
Она: Ты же не ешь грибы.
Он: Не ем. Я на них женюсь.
Она: Слушай, какая все таки гадость это шитье.
Он: Странно. Вид у тебя очень довольный.
Она: Это я перед тобой выделываюсь. А на самом деле матерюсь про себя уже пол-
часа.
Он: Так брось его и пойдем есть.
Она: Нет. Я уже съела весь мел и всю яичную скорлупу в доме. А паршивой котле-
той ты меня не заманишь.
Он: Я сделаю не паршивую, а вкусную котлету.
Она: Не говори о котлетах, а то меня сейчас вырвет.
Он: Это будет редкий кадр, украшение коллекции. Котлета, котлета, котлета...
Она: (задумчиво) Странно.
Он: Что странно?
Она: Мне всегда казалось, что счастье живет где-то под пальмами, в шуме при-
боя...
Он: И чтобы солнце светило не так, как у нас, а как положено. И чтобы на небе
по ночам зажигалась не брюхатая Большая Медведица, а Южный крест.
Она: И чтобы около бунгало стоял исправный лендровер, а в полосе прибоя пока-
чивалась маленькая, но настоящая яхта.
Он: Ага. И чтобы мы с тобой были загорелые до черноты и потягивали ром на пле-
теной веранде... Отмахиваясь от комаров размером с пылесос...
Она: Никогда не думала, что счастье живет под этим сраным торшером, в этой
сраной квартире, в этом сраном городе.
Он: А оно живет?
Она: А как тебе кажется?
Он: Я первый спросил.
Она: Да. Оно живет. Я тебе говорила, что люблю тебя, дядька?
Он: Нет. Не говорила.
Она: Я люблю тебя, дядька. Я так тебя люблю...
Он: А представь, как бы ты любила меня под пальмами.
Она: Знаешь, мне кажется, что я бы их просто не заметила... А ты меня любишь?
Он: Клянусь Южным крестом.
Она: Иди ко мне...

Камера гаснет.

***

В темноте звучит крик новорожденного.

***

Классические кадры у окон роддома:
Она стоит у окна и смотрит на Него, который приплясывает с камерой на улице.
Она похудела, осунулась. У нее совершенно счастливый вид.
Она рисует на стекле рожицу и улыбается.
Потом ей приносят ребенка и она поднимает его на руки, чтобы показать папе.
Сцена происходит в полной тишине.

***

Статс-кадр

***

Грудничок, распеленутый, лежит на столе и делает то, что обыкновенно делают
все груднички, лежа на столе, то есть:
сучит ножками и ручками
таращится во все стороны, пытаясь поймать фокус
старательно дышит
собирается пописать

Именно последнего действия от него больше всего ждет камера.

Он: Пять-четыре-три-два-один... Старт отменяется... Пробуем еще раз. Пять-че-
тыре-три... Йес!!!

Камера снимает заветную струйку.

Насладившись видом, камера поднимается на маму. А мама между тем горько пла-
чет. Это выглядит непонятно и неожиданно.

Он: Ты что?
Она: Я боюсь.
Он: Чего ты боишься, глупенькая?
Она: Его боюсь. Я ничего не знаю. Я даже не знаю, с какой стороны к нему по-
дойти.
Он: Не бойся. Он тебя не укусит, потому что нечем еще.
Она: Перестань шутить, дурак! (истерика не за горами) Тебе хорошо с твоей
камерой. А мне что делать?..
Он: Подержать камеру. Смотри и учись.

Камера переходит из рук в руки и показывает, как Он довольно ловко пеленает
ребенка. В результате на столе оказывается туго перевязанный сверток.

Она: Круто. Давай ты будешь ему родной матерью.
Он: Не могу. У меня молока нет.
Она: У меня тоже нет. Ты где научился так лихо детей пеленать?
Он: В книжке все нарисовано.
Она: А он не задохнется?
Он: Нет. А ты почему шепотом говоришь?
Она: Не знаю... Мне страшно.
Он: Дай мне камеру и возьми его на руки.
Она: Я боюсь. Сам бери.
Он: Хорошо.

Он берет ребенка на руки и разворачивает лицом к камере.

Он: Ну, как? Похож?
Она: (улыбаясь сквозь слезы) Не очень.
Он: Я тебе дам "не очень". Одна лысина чего стоит.
Она: Да. Лысина похожа.
Он: Теперь перестань выделываться и возьми его на руки. Пора кормить.
Она: У меня камера.
Он: Так выбрось ее к чертовой матери!
Она: Я боюсь...
Он: Убью!
Она: Ну ладно. Я попробую. Только ты поддерживай, ладно?
Он: Да. Я здесь. Выключай эту шайтан-машину.

***

Далее под музыку идет клип, который можно назвать "быт грудничка на останках
своих родителей"

Кормежки - крик - пеленание - гуляние - ночные тревоги - и снова, и снова, и
снова, в убыстряющемся темпе. Островки умиления в океане забот.
Когда-нибудь музыка кончается, и кино продолжается дальше.

***